irina-biryuk@narod.ru
тел.:  +7-903-268-12-90

 подписка на новости
                  сайта

 
               ДУША
История одной любви

           И ты закрываешь глаза. Под горячими веками копятся едкие слезы. К счастью, голос и пальцы не изменяют тебе. Ты не собиралась петь это: «Не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта…» Ты поешь это – вдруг.
 И – вдруг – чувствуешь, что почти плачешь. В кармане у тебя лежит билет. Ты завтра уезжаешь. Завтра… В серый, простуженный и далекий город, где те, кто тебя ждет – не могут тебе помочь, а те, кто может помочь – не ждут.
           Тебя зовут Ирина Бирюк. Ты поешь в зале московского музея В.Маяковского, и публика будет кричать тебе: «Браво!». Тебя пригласила на эти выступления певица, от чьего голоса у тебя бегут мурашки по коже – Елена Камбурова. Ты – часть ее театра, театра песни и поэзии. Тебе уже за тридцать, ты все более склоняешься к тому, чтобы считать себя неудачницей, и завтра ты опять возвращаешься в Барнаул…
           Этот месяц выступлений в Москве, Владимире, Суздале, этот горячечный праздник общения с близкими тебе людьми, которым не надо ничего объяснять, доказывать, которые не удивляются ни твоей неустроенности, ни твоему безденежью, ни твоей безработности, ни твоему упрямому, тебя саму с ума сводящему желанию-повелению Петь Так – месяц обрывается резко, как фильма под неумелым управлением киномеханика-растяпы… И ты сидишь перед пустым ослепительным экраном, ошалело моргая, и чувствуешь, как та же самая слякотная, холодная, мерзкая тоска, от которой ты убегала (тебя – уводили?) в Москву, опять подбирается к сердцу.
           От этой тоски ты иногда пьешь, становясь во хмелю необычайно доброй и рассеянной, иногда плачешь, иногда мечешься по крохотной однокомнатной квартире, прячась от неназойливого присутствия гитары, а чаще – забиваешься , заглушаешь это страстное желание-повеление, которое коверкает тебе жизнь, но сохраняет – Бог мой, красивую и нежную! – душу, ты заглушаешь это бытом, мелкой, тягучей, нескончаемой повседневностью – помыть, убрать, сходить в магазин…

           Ты влюбилась в странную музыку, дивную и беззащитную, которая в наше расхристанное время уж и совсем и никому не ко двору. Кроме, разве что, тех, кто еще не разучился читать стихи и смотреть на небо. Хотя бы изредка, когда онемевшая от суматохи, от нехватки денег, от страха за завтрашний день и будущее детей, от бизнеса, от вранья, от водки – душа – вдруг шевельнется больно…
           Ты влюбилась в поэзию Цветаевой, Мандельштама, Ходасевича – как-то нечаянно, сама не заметив – когда, отчитав несметное количество романтическо-патриотических вещичек на школьных конкурсах декламации (все первые-вторые места были твои, но уже и тогда неведомым чутьем ты отбирала: из жижи – зерна. И позже, уже в музыкальном училище, помнишь – как ты сразу отставила приторного Асадова, от которого поголовно, кажется, «тащились» однокурсники – по нескольким строчкам поняв: не твоё?).
           Ты влюблялась в песни Окуджавы – сразу, приняв и поняв с первой, когда подружка «угостила» тебя новой пластинкой.
           Ты пела с детства – громко и с чувством, вызывая умиление у окружающих. Пела, потому что пела мама, потому что в доме был праздник, когда вы купили проигрыватель, потому что всегда можно было поставить записи Шульженко, Пьехи, Бернеса… Ах, как любили твое громкое и правильное, с отставленной ножкой, «Огромное небо» в санатории, куда ты попала в одиннадцать лет, по молодости не понимая, что такое нелады с пробой Пирке (тьфу-тьфу, и слава Богу, что прошло…). А в школе не пела. Не сложилось – в школе.
           Ты как-то рассказывала про земляничку. Вам на рисовании задали изобразить что-нибудь любимое. Ты так любила эту земляничку, когда ее рисовала, что дыхание перехватывало. И она получилась – почти живая. Тебе поставили за нее «тройку». Вот если бы ты нарисовала собаку или литературного героя… А земляничка – что? Пустяк. Ее не любят, ее едят… Ты вернулась к краскам лишь недавно. И кое-что даже не стала выбрасывать.
           ДРУГИЕ песни ты услышала от «Вагантов» - педотрядовцев, вместе с тобой работавших в пионерском лагере. Потом был КСП. Потом ты из КСП выросла.

           Тебе везло – ты попадала на гребни. Сама ты об этом сказала так: «Все это было – как будто искорки кто-то рассыпал, показывая, куда мне идти». Ты слышала лучшее и лучших. Ты пела, и находились умницы, чуявшие в твоем голосе иные миры и иные возможности. Они говорила: «Может, тебе попеть иначе?» Ты тогда и не подозревала, что у тебя драматическое контральто. Но на твой голос – низкий, глубокий – уже тогда «западали». Хотя ты пела тогда – обычно, в той сдержанно-ровной, почти безэмоциональной манере, которая считалась бонтоном в КСП. Иначе? И ты уходила все дальше и дальше, порой сама не понимая, куда, не находя внешнего оформления тому, что рождалось, играло внутри. Все точки над «i» расставила для тебя Камбурова. Это было – То. Ты перестала петь в тусовках, компаниях, где поют лишь для того, чтобы занять время. Ты стала относиться к песням как к философской литературе.
           Определенные судьбой пути – твой и Елены Антоновны – не могли не сойтись. Тебе опять везло – в 1987 году Камбурова приезжала в Барнаул на гастроли. Ты до сих пор помнишь, как, кружа вокруг филармонии в ожидании концерта, ты вдруг налетела на них (на нее!), выходивших из автобуса, как оглушили тебя тонкий запах лавандовых духов – ты шла мимо них, через них, сжав зубы и сделав каменным – лицо, а сердце грохотало, плавилось, и все в тебе кричало: «Возьмите меня, возьмите меня к себе!»… Это случилось позже, когда к Камбуровой попали твои записи. Тогда, при встрече, она сказала тебе: «Шейте, шейте! – отлично понимая, как трудно тебе – в невесомости, как не хватает воздуха – без сцены. И предложила тебе поучаствовать во Всероссийском конкурсе актерской песни им.Андрея Миронова. Ты, никому не ведомая провинциалка, без режиссуры, без «открытого голоса», со своей угловатой подростковой не-грацией – на голосе только, на чутье песенного материала прошла все туры, попала в финал… Только приза тебе не дали.
           Но ваше искусство плохо приспособлено для продажи.
- Надо делать себя таким, какой ты есть, и не смотреть ни на что – ни на окружающих, которые – пальцем у виска, ни на те стереотипы, которые существуют в жизни, - просто нужно искать и нужно опираться на свой внутренний стержень, - это твои слова. Стойкий оловянный солдатик…
           «Дон-Кихот», - сказала ты, когда я поинтересовалась образом твоего «лирического героя».
           - Я терпеливая, да, я открыта миру и стараюсь быть для людей… Но есть два подхода. Можно, я с точки зрения сцены это объяню? Кто-то выходя на сцену – зажимается весь, бросает людям что-то жесткое… У меня, например, совершенно другой подход. Мне, наоборот, хочется всех обнять и сказать: «Будьте добры». Какую-то надежду вселить в людей, чтобы они вышли после концерта просветленными, нашли какое-то отдохновение, почувствовали бы внутри себя какое-то тепло. Мне хочется им его дать. Я не стараюсь относится к людям доброжелательно, просто это само собой как-то получается….
           - Тебя что, били мало?

           Проклятая амальгама знает правду. И ничего, кроме правды. В холодной глади зеркала ты видишь себя. Нескладная, угловатая, ты нелепо взмахиваешь длинными руками, и в ушах твоих должны бы звучать скрипки, альты, валторны (ты сдаешь в АГИКе экзамен по дирижированию, вот так – перед зеркалом, с оркестром, который ты обязан вообразить…). Ты видишь, как недовольно гримасничает твое отражение, как взмахи рук уходят в никуда, ни ряби, ни шороха… Руки – не крылья! Люди не летают. Летуча одна лишь душа. Но зеркала не отражают душу.
           Твоя душа больше тебя. Это не про тебя, а про нее было сказано однажды после твоего выступления: «Когда Ирина поет, я ее – не вижу. Других – вижу: как губы двигаются, руки… А ее – нет».
           И все это тоже – про тебя. Лена Фролова, автор прекрасных песен, ведомая тем же желанием-повелением: «Ирка, я поняла! Ты – как мама… Я сначала никак не могла привыкнуть – что? что? что? Как ты забираешь? И хочется просто сесть вот так – и отдаться… Я встряхнусь, думаю: «Нет, бр-р-р!» Встрепенусь и слушаю твой голос, и ты будто говоришь: «Ничего, успокойся, все будет хорошо…»
           - У тебя бывают ситуации, когда тебе нечего есть?
           - Н-н-у, в общем, да. Довольно редко.
           - И что?
           - Ну, сдавала бутылки. Был такой период, когда их приходилось и искать, чтобы сдать… Но, видно, даже и эта ситуация еще не достаточно плоха для меня, чтобы хватать себя и идти искать работу. Что-то от концертов перепадает, когда друзья помогут… У меня была попытка хождения по бюро трудоустройства. Ничего не выходило. От отчаяния звонила как-то по всем театрам – никому не нужна, только в Маленький музыкальный театр актрисой по десятому разряду приняли. Но это было не долго. Можно было и уборщицей устроиться – от отчаяния. В школу постучаться – но я вот уже не могу и не хочу. Когда у меня мама умирала в прошлом году и я полгода прожила в Бийске, я устраивалась там в школу, учила ребятишек играть на гитаре (то же, что делала когда-то в Доме пионеров в Бийске же, после училища). Это хорошее дело, нужное, полезное, это благодарное дело – какое-то зерно положишь, а оно потом, может, сторицей отзовется – но, тем не менее, я чувствую, что я не могу, не могу ЭТОГО делать.
           Может быть, я не совсем осознаю себя. Мне иногда говорят: «Вот, да у тебя все получается, у тебя есть для этого данные и т.д. Может быть, если бы у меня было побольше честолюбия, упрямства, которые происходят от полного и ясного осознания своего места… Если бы я могла сама себя преподносить, стучаться в те или иные двери... Но – я только занесу руку – и тут же подумаю: «Да Боже мой, да кто же ты есть?» Это же нужно к кому-то идти, объяснять, кто ты, зачем, почему… Не получается.
           За полтора последних года у тебя было-то здесь (Москву не считая) – три передачи на радио, отделение в КСПэшном концерте в политехническом, соракаминутный концерт в музее истории литературы, искусства Алтая. Ты мечтаешь о цельных программах. Они будут, я знаю. Вот еще «сольник» в «Мельнице» на днях намечается. Но этого мало, этого так безмерно мало, чтобы чувствовать себя живой…
           Я боюсь прикасаться к твоей гитаре. Такой суеверный страх перед вещью я испытывала лишь однажды – когда впервые в жизни в моих руках оказался заряженный пистолет. Тот пистолет и твоя гитара сходны – непоправимостью действия.
           Ты вообще опасна для душевного здоровья! Ей, душе, давно и надежно успокоенной ненавистью, облеченной в резиновые доспехи неучастья, привыкшей с достоинством блюсти свое холодное равновесие – ей, душе, - от тебя – становится смутно жаль. Повторяя заученный алфавит обид, нанесенных Человечеством ей, Великой, она, вдруг, сбивается… замолкает.. бормочет: «Да так ли… Да будет… Да что это…» И - ах, Боже ты мой – как на само деле хочется любить! Раскрываться, таять, захлебываться, улетать, делать глупости – любить! С этим шепотом в груди, с этим сладким, опасным, нежным шепотом в груди, от которого осыпается краска с черных стен, от которого – крак! – лопаются дужки замков и ломаются все семь печатей разом, с этим шепотом в груди…
           Да куда же ты, сердце мое? Разобьешься, глупое...
           То, что ты делаешь сегодня, называется – «интонационное пение». Вы-ра-зи-тель-ное.
           - Что для тебя – исполнение желаний?
           - Ух… Я связываю это с инструментом, с пением, с осмыслением себя – в этом плане именно. Я не связываю свое представление о счастье с тем, чтобы у меня была постоянная работа во имя материального достатка и т.д. Меня эти вопросы совершенно не интересуют. Единственный момент, когда я была бы абсолютно счастлива – если бы я состоялась как исполнитель, если бы я нашла свою точку, нишу, где я могла быть спокойна за завтрашний день, зная, что меня ждут концерты, сцена, песни… Чтобы была возможность работать именно в этом плане – спокойно, стабильно, не отключаясь постоянно на нехватку чего-то. Может быть, чтобы были несколько человек рядом, которые пусть даже не понимали бы все до последней ноты, но хотя бы умели откликнуться… И я была бы счастлива. И когда это случится, тогда я смогу сделать руки вот так (ты широко разводишь руки в стороны), и здесь (показываешь на горло) я почувствую, что мне стало свободно дышать…

Е.Гаврилова
(газета «Молодежь Алтая» (г.Барнаул), №15 (10029),
 12 апреля 1996 года)

Добавить САЙТ
в избранное